На краю Земли. Блог копирайтера

Записал Владимир ЧЕТВЕРГОВ

Удивительные собаки в таёжной деревне. Они маются от безделья у крыльца, дремлют на солнышке, высунув язык. Но стоит, скрипнув дверью, выйти во двор и двинуться по улице, сразу настораживаются. А когда ступишь за околицу на таёжную тропу, словно нехотя встряхиваются и бредут сначала позади, потом впереди, оглядываясь, не передумал ли человек вернуться. И, если не вернулся, бодро тропят дорогу, забегая метров на сто, возвращаясь, что-то без устали вынюхивая и выглядывая.
С этим явлением я впервые столкнулся в Никитовке, где заночевал у охотоведа Анатолия Алимасова. С вечера мы рассмотрели с ним карту местности. Меня привлек маршрут на Бельцово, где мечтал побывать давно. Сельцо упоминал в своей книге ещё Пржевальский, как телеграфный пункт линии связи Хабаровск-Ольга. Расстояние от Никитовки до него, примерно, 24 километра по прямой. Разделяет населённые пункты высокий горный хребет.
Ранним октябрьским утром я двинулся в путь и через несколько минут, заметил рванувшего за мной, крупного, очень приметного пса. Сказать, что не обрадовался, было бы неправдой. Всегда приятно идти по дебрям, когда впереди бежит, предупреждая об опасности, четвероногий друг.

Рекс, я назвал так собаку условно, не принадлежал ни к лайкам, ни дворнягам. Это чистый сеттер красноватого оттенка. Когда-то его оставил на время в деревне орнитолог из Владивостока. Здесь пёс заматерел, освоился и составил компанию дружной охотничьей своре, поменяв специализацию с пернатой дичи на зверя.

Постепенно иней спал, уступив место обильной росе. Мы оба вымокли, но продолжали непрерывно шагать по реке Белой, притоку Уссури, перебираясь, то на левый, то на правый берег, используя павшие стволы ильмов и ясеней. В одном месте Рекс облаял, вспрыгнувшего на верхний сук колонка. Зверёк зло фыркал, шипел по-кошачьи, однако убегать не торопился, демонстрируя презрение к опасности и нашей компании.

Поняв, что человек не обнаружил особого интереса к потенциальной добыче, пёс бодро рванул дальше и вскоре выгнал на просеку прикорнувшего в завале козла. Тот, недолго раздумывая, быстро ретировался. Его серый силуэт стрелой мелькнул вдоль каменной россыпи, оставив в памяти красивый прыжок мускулистого тела.

Следующей яркой картиной явилась поросшая лесным орехом большая поляна в кедровнике. Открыл я её случайно, потянувшись за роскошной, свесившейся над тропой кистью винограда. Поднял голову выше и увидел, что гибкие лозы образовали над пространством обширную крышу, метров тридцать в диаметре. С удовольствием походил под ней некоторое время и покинул с сожалением, обязуясь посетить приятный уголок ещё когда-нибудь.

Дальнейший маршрут уже ничем особо не радовал. Я поднимался круто вверх, обливался потом и мечтал быстрее добраться до водораздела, чтобы найти облегчение по дороге вниз. Попавшаяся на спуске самостоятельная стайка домашних свиней среди дубняка, дала повод предположить о близости Бельцово. Но идти пришлось ещё километров пять, прежде чем заметил впереди крыши изб и синевшую среди ветвей полоску Даубихэ.

В селе решил остановиться дня на два. Уже договорился о ночевке с местным жителем, в одиночку строившим себе замысловатый терем на окраине. Даже расположился, бросив рюкзак, в летней кухне. Однако весь план расстроил Рекс, затеявший жесткое выяснение отношений с псом хозяина, изгнав того с собственной будки.

Пришлось извиниться и срочно возвращаться назад в Никитовку, совершенно не передохнув. Близилась ночь, показались первые звёзды. На моё счастье, выглянула над сопками полная луна. Из-за деревьев меня облаивали изюбри, сверкая в глубине чащи изумрудными глазами.
Машинально брёл, спотыкаясь о валуны, вдоль русла какого-то ручья. Интуиция подсказывала, направление выбрано верное, строго на запад. Рекс, не чувствовал вины, периодически подбегал ко мне, словно подбадривая и вдохновляя. Я трепал ему уши и гладил, унизанную репейниками спину, тем самым показывая, что не держу никакой обиды. Изредка надо мной проносились невидимые любопытные совы и я ощущал их бесшумный полёт по потоку воздуха, образованного сильным взмахом пушистых крыльев. Боялся одного, чтобы летающие пикировщики не вцепились когтями в голову.

Ночная тайга была наполнена бурной жизнью и страхом человека, оказавшегося перед дикой таёжной природой вдвоём с беспечным ирландским сеттером.

Владимир ЧЕТВЕРГОВ

Вот она, моя кепка. Легко узнал бы из тысячи. Над козырьком прикручена звезда офицера советской армии. Купил её в Харбинском универмаге, а кокарду в антикварном магазине. Сейчас она красуется на голове продавца мёда. Но я-то не в обиде. Хорошо знаю, каким образом оказалась у нового хозяина. Ну, а он вряд ли догадывается, кто стоит у прилавка.
Дело было пять лет тому назад. Я решил пройти пешком по правому берегу Уссури до Кокшаровки. В районе Краснояровки перебрался через реку. Здесь она шириной метров 80 и глубиной в среднем до метра. И тут оказался перед неизвестным населённым пунктом, огороженным по периметру жердями.

По правде говоря, я слышал, что где-то в этом районе находятся развалины староверческого села Степного. Ещё удивился подобному названию среди тайги. Видимо, дали в память о прежнем месте жительства. Теперь здесь остался целым лишь один домик, служивший кому-то охотничьим зимовьём.

Нахлынувшая грусть быстро развеялась, когда по едва заметной тропинке углубился в заросли лимонника вдоль русла. Кругом ни души, только мошки назойливо вьются перед глазами. А сбоку шумит мощный поток самой длинной реки Приморья.

На ночевку остановился на широкой песчаной косе часов в шесть вечера. Конечно, можно было прошагать до темноты еще километров десять, но для этого пришлось бы ещё раз пересечь реку в брод. Глубины я не знал и промокнуть в общем-то не желал. Кроме того, лучшего места для ночлега трудно было сыскать. Коса продувалась лёгким ветерком, что создавало для кровососов непреодолимое препятствие. Да и песочек за день прогрелся, гарантируя тепло под боком до самого утра.

Я разобрал закидушку, насадил на три крючка по кузнечику и забросил подальше от берега. Теперь оставалось набрать для костра сухого хвороста и поставить на огонь видавший виды котелок. Вскоре тревожно зазвенел колокольчик на леске. Так рваться может только крупная добыча.

Поймалась плеть, рыба похожая на сома, но тоньше, с тремя острыми костяными плавниками. Разделав её, положил в бурлящий кипяток. Через некоторое время добавил соль, перец и лавровый лист. Всё, простейшая уха готова к употреблению.

Ночь прошла сравнительно спокойно. Лишь иногда просыпался, смотрел на яркие звёзды, в тайге они особенно близки, и вслушивался в шум воды. Река делала поворот между скалами и её поток отчаянно бурлил, издавая разнообразные звуки. То, казалось, стучит по рельсам железнодорожный состав, то, словно, рычал громадный неведомый зверь, обижаясь на прилёгшего неподалёку непрошенного соседа.

Утром я доел остатки ужина и провёл разведку. Тропа вдоль правого берега заканчивалась тупиком с большой пасекой. Над ульями клубились пчёлы, запасая последний нектар осенних цветов. Привязанная у двери дома большая собака, несколько раз гавкнув, лениво залезла в будку.
На двери висел своеобразный барометр. Закреплённая сухая ветка какого-то дерева упиралась в надпись «ясно». Ниже были надписи «хмуро», «дождь». Видимо, ветка реагировала на степень влажности воздуха и позволяла хозяину строить собственные прогнозы погоды.
Зашел в избу. Всё, как обычно - большая печь, железная кровать у стенки, два окна. На столе керосиновая лампа, миска с мёдом и ломоть хлеба, вроде приглашения отведать угощение. Я не отказался, отведал и запил колодезной водой.

Подумал, как бы отблагодарить пасечника? Увидев на вешалке старую дерматиновую фуражку, натянул на голову, а взамен повесил свою с длинным козырьком и околышем. Уже в Кокшаровке узнал, что пасека принадлежит некому Симону из Саратовки…
И вот мы повстречались на рынке в Находке, за полтысячи километров от того таёжного, дикого уголка. Пасечник, заметив мой интерес, стал нахваливать мёд, показывая, где липовый, где цветочный, где диморфантовый.

Я поднял банку липового и сказал:
- Здравствуй, Симон.
Пасечник удивлённо склонил голову к правому плечу и произнёс:
- Здравствуй, человек. Только я не Симон, а его внук. А Симона хлопнули ещё в тридцать седьмом. Вместе с братьями, пострадал за веру.
- Это я повесил фуражку на вешалку.
- Спасибо, хорошая оказалась вещь, удобная. Заберёшь назад?
- Нет, носи на здоровье. Я твою затерял.

Мы расстались, словно старые знакомые. Но ведь так оно и было на самом деле. Я пообещал заехать к пасечнику как-нибудь, чтобы снять сюжет и подарить диск. Собираюсь успеть к середине октября до снега, заодно наберу кедровых шишек. Говорят, на них в этом году урожай.

Владимир ЧЕТВЕРГОВ.

Видели ли вы тигра? Не того, похожего на бесцветную плюшевую игрушку, с замученными глазами и впалыми боками, что в зоопарке. А настоящего, хищного, опасного, ловкого, презрительно злого?
Почему-то некоторым везёт. Не успеют на опушку выйти, вот и он - красавчик. Потягивается, позёвывает, язычок высовывает, зубки показывает. Красота! Снимай, да и только.
Правда, большинству таёжников, промышляющих в дальних урочищах в верховьях рек и ключей, подобное «счастье» не выпадает и за всю жизнь. Сам я прошагал по дебрям не одну милю, но лоб в лоб с амбой не сталкивался.
Конечно, не скажу, чтобы не чувствовал рядом полосатого зверя. Не раз пересекал болотистые тропы с четким свежим следом. Догадывался, где-то рядом за мной следит пара зорких, любопытных глаз. Перехватывало от этой мысли дыхание, лоб покрывался испариной. Однако Бог миловал.
А вот моим друзьям-корневщикам – Сергею, Виктору и Николаю - совсем недавно «повезло». Встретили-таки хозяина тайги. И судя по внешнему виду - глубоким ссадинам, синякам да шишкам – рандеву оказалось не из приятных.

Рассказывают, вечерком, едва начало смеркаться, расположились на берегу Эрдагоу, притоке Даубихэ. Поставили палатку, развели костерок, стали варить кашу. Ароматный дух поплыл далеко окрест. Для голодных людей, протопавших меж скал целый день запах показался прямо райским.
Тут-то где-то с вершины посыпалась вниз щебёнка, словно человек пробежал поперёк. Таёжники подняли головы. Тишина. Решили, наверное, кабарожка сорвалась, услышав человеческий голос.
Пока разложили варево по мискам, совсем стемнело. В шаге окрест повисла плотная чернота. Лишь стволы ильмов освещались пламенем костра, словно ноги огромных, сказочных чудовищ.
Опять посыпалась со звяканьем щебёнка, но уже гораздо ближе. В каких-то метрах десяти. Ну, уж на маленького осторожного оленёнка это никак не походило. Отложив ужин в сторону, Николай крикнул: «Эй, кто бродит, выходи, не то пальну из дробовика!»
Несколько минут люди с тревогой вслушивались в тишину. Она была тугой и враждебной. Лёгкий ветерок зловеще прошелестел по листве. Аппетит пропал.
На галечном берегу кто-то глубоко вздохнул и многозначительно прокашлял. Николай выстрелил вверх дуплетом. И тогда рядом с палаткой раздался леденящий душу рык.
Друзья обомлели. Рык повторился ещё раз. В нём послышалась угроза и смертельная опасность. Сергей бросился сломя голову вниз по реке. Виктор пересёк водную преграду, словно торпеда и, набивая шишки, ломанул сквозь прибрежную лозу. А Николай, обдирая ногти и ладони, полез на сопку, выворачивая камни, лихорадочно хватаясь за колючую аралию.
Всю ночь таёжники провёл на ногах, всё дальше удаляясь от рассерженного зверя. Утро Сергей встретил в районе Гордеевки, Виктор на чугуевской Табахезе, Николай перед мостом Верхней Бреевки.

Домой каждый добирался на попутном транспорте, вспоминая происшествие как дурной сон. Встретившись, обменялись впечатлениями и решили, что корневать никогда больше не пойдут. Предупреждение хозяина тайги для них оказалось последним.
Владимир ЧЕТВЕРГОВ

Приморский край пронизывает сеть грунтовых дорог. Большинство из них осталась от времён, когда вовсю велись лесозаготовки. С той поры часть путей заросла и сравнялась с тайгой, а часть превратилась в едва заметные тропы и зимники. По этим "дорогам" я шагаю иногда через перевалы и сквозь дебри, наслаждаясь роскошью ходить пешком.
Так, однажды, добрался, преодолев плато, до Николаевки Михайловского района. Магазин был закрыт на обед и я присел на лавочку в ожидании продавца. У трассы на Штыково стояли кучкой подростки, глазея то на мчащиеся изредка машины, то на одинокого велосипедиста, лениво снующего из одного конца деревни в другой.
- Скучно, наверное? - поинтересовался я у самого старшего, лет 17 на вид парня.
- Не-а, - ответил он равнодушно. Без желания продолжать разговор, поддел носком ботинка камешек.
Тот высоко подскочил и отлетел в глубокую лужу метров за двадцать.
- Ого, Серый, даёшь! - восхитились товарищи и дружно принялись подбивать крупную щебёнку, целясь в лужу. Напулявшись, опять молча уставились на трассу и одинокого велосипедиста.
Район, а тем более деревня были мне незнакомы и я захотел получить хоть какую-то информацию.
- Чем у вас здесь люди занимаются? - поинтересовался у меткого Серёги.
Парень наморщил лоб и сосредоточенно задумался.
- Коров, наверное, доят. Или ещё что-то..., - ответил за него более бойкий приятель.
- Вот так да! Вы что, не местные? - удивился я.
- Мы родились здесь, - обиделись ребята и отошли к магазину, где уселись на крыльцо и принялись обсуждать продавщицу, сбежавшую с работы за час до обеденного перерыва и не спешившую возвращаться к прилавку.
- Представляете, - заговорщически произнёс Серёга. - Вчера у Нинки дёрнул два стакана водки и ни в одном глазу.
- Палёная. Лучше бы у Коляна взял самогона. Глаза бы на лоб вылезли,-дал совет бойкий приятель и подростки со знанием дела заговорили о том, как отличить настоящее "пойло" от "палёного".

Лесовоз забрался на таёжное плато и шофёр, извиняющимся тоном произнёс, что сворачивает на деляну. И что мне надо ещё топать до Весёлого 28 километров.
На душе стало немного тоскливо, от того что не удалось добраться до конечного пункта на машине. Но я, как ни в чем не бывало, поблагодарил доброго человека и храбро соскочил с подножки. Вокруг громоздились высокие сопки, утыканные елями и кедрами. Рядом журчал мой попутчик, неутомимый ручей.
Посчитав, что мне всё-таки повезло с лесовозом, бодро двинулся вперёд. Зная, как редки здесь попутки, теперь надеялся только на собственные ноги. Так я протопал километров пятнадцать.

Неожиданный шум двигателя заставил меня остановиться. На всякий случай поднял руку.
Случайный джип остановился. Водитель приоткрыл дверцу и поинтересовался, сколько осталось до Весёлого. Я ответил, примерно, 12-13.
- Сейчас тебя подбросить не могу. Надо заглянуть в одно место. Можешь остаться и подождать, - произнёс водитель с лукавой усмешкой.
Машина, подняв клубы пыли, умчалась. А я подумал:"Куда ему ещё заглядывать? Вокруг одна тайга, ни каких веток до самого лесопункта. Обманул?"
Да, я не ошибся. Обманули меня мелко и довольно зло. Но большой обиды не почувствовал, ведь сам выбрал такую участь. До Весёлого дошёл легко и остановился на ночлег у пасечника из Находки.

До вечера было ещё далеко. Но мы, утомлённые переходом по тайге от Тополёвого, решили искать ночлег в деревне Медвежий Кут. Подошли к одному из домов на окраине и услышали истошный крик:"Атас! Менты идут"! Дверь избы отворилась. Показался мужчина в майке, заправленной в брюки. За ухо он тащил к нам белобрысого подростка и приговаривал: "Какие же это менты? Ну-ка, извинись перед честными людьми".
Местный житель признался, что варит с женой самогонку, а сына поставил за сторожа, в случае чего. Вот пацан и сплоховал, обознался. Я успокоил человека, мол, самогонку давно разрешено изготавливать легально. Попросились переночевать и получили за приятную новость радушное приглашение.
Хозяин был готов тотчас проявить хлебосольство, однако мы с Алексеем уговорили отложить застолье на ужин. А сами пошли на речку Медведку к броду. Следует заметить, что Алексей отменный рыбак, удочка у него всегда под рукой. Ловит любыми снастями, причём, всегда удачно. К тому же у брода скорее можно остановить попутку и тогда мы, скорее всего, отложим дегустацию местного самогона и продвинемся к Находке ещё километров на 100.
Наш расчет оправдался. Едва Алексей поймал двух хариусов, на насыпи остановился УАЗ. Водитель сообщил, что везёт во Владивосток двигатель для "Катерпиллера". В Чугуевке ему подсказали короткий путь через Медвежий Кут. Но в тайге столько дорог наворочено,  запросто можно заплутать.
Мы согласились составить компанию до Слинкино, тем более по карте это совершенно прямая линия. Сначала по Медведке вверх, затем через перевал к истокам Сучана. А там Слинкино и через 120 км наша Находка.
Солнце висело высоко над сопками, дорога петляла вдоль речки. Когда-то этим маршрутом проходили охотники и собиратели женьшеня — вапанцуи.  Речка называлась Янчихэ и сливаясь с Янмутьхоузой, образовывала Улахэ. Дальше Улахэ сливалась с Даубихэ, образовывая известную всем Уссури. Кстати, название Янчихэ встречается в Приморье несколько раз, начиная с Хасана и кончая Тернеем.
Впереди показался бревенчатый мостик. Дорога и река почему-то, вопреки карте, раздвоились. Водитель наморщил лоб: "Куда теперь"? Стали гадать. Путь на Слинкино, вроде бы, главный, следовательно, более накатанный. К тому же, река Медведка, то же, вроде бы как главнее и шире. Была не была, двинулись через мост, вдоль более широкой речки!
Прошло часа четыре непрерывного движения. Солнце почти скрылось за вершины деревьев, а заветное Слинкино так и осталось в наших мечтах. Неожиданно впереди мы заметили в глубокой луже старенький "Жигуль". Два парня суетились возле с радостными возгласами. Ларчик открывался просто — полдня они проторчали посреди Уссурийской тайги, надеясь, что кто-нибудь их всё-таки выручит.
Ребята трудились докерами Восточного порта. Решили провести отпуск на лоне дикой природы. "Копейку" приобрели за 200 долларов. В случае чего, не жалко бросить. К слову сказать, я встречал старые брошенные машины на таких перевалах, что диву давался, как смельчаки смогли забираться на них по огромным валунам?
Куда мы едем, в каком направлении, сказать толком отпускники не смогли. Сами они ехали, пока едется. В общем, авантюристы, каких летом в Приморье полным полно на разных дорогах и тропах.
К полуночи наша кавалькада прибыла на какую-то огромную поляну. Возле вагончика приткнулись трелёвщик и автопогрузчик. На шум вышли два офицера — старший лейтенант и капитан. Гостям они несказанно обрадовались. Их часть заключила договор с лесоучастком на поставку дров. Офицеров послали проверить ход работ, а бригада всем составом сорвалась за получкой, да пропала на два дня. Бросить бы всё, но командир полка приказал без дров не возвращаться.
Капитан развернул на столе карту и разложил по полочкам, где мы заблудились и в каком направлении движемся. Вначале мы ехали совершенно правильно. Потом перебрались через мост и, вместо Слинкино, пошли на Ново-Сысоевку. А дальше опять ошиблись — впереди, километров через 20, находилась Муравейка. Но, по незнанию, мы могли завернуть и на тупиковый Маракун. Одним словом, капитан посоветовал нам располагаться на ночлег, чтобы поутру, на свежую голову, двигаться дальше.
Так мы и сделали с единственным отступлением. У ребят из Восточного порта багажник был забит под завязку водкой. В общем проснулись все на следующий день с громадным усилием, где-то к обеду. Часам к четырём водитель УАЗа довёз нас сыном до Муравейки и поехал дальше знакомым для себя маршрутом Анучино — Уссурийск - Владивосток. А мы с Алексеем потопали пешком на Слинкино.
Владимир ЧЕТВЕРГОВ

Жил в Находке японский коммерсант Исао Исида. Слыл самым известным иностранцем в городе, потому что предпочитал Приморье своей родине. Занимался поиском товаров для прибрежной торговли. Была такая бартерная отдушина в советское время. Мы поставляли за море папоротник, лес, мёд, кедровые орехи, они – медицинское оборудование, навигационные приборы, модную одежду и обувь, различные ткани.
Неслучайно сюда, на окраину страны, любили наведываться всякие знаменитости. Частенько давали концерты Муслим Магомаев, Валерий Ободзинский, Алла Пугачёва и София Ротару. В торгмортрансе, по блату, им выписывали разнарядку на джинсы, ветровки и аляски, кофты из мохера.
Исиду уважали журналисты, артисты, работники культуры. Нередко в его гостиничном номере в изобилии распивалось баночное пиво и сакэ. Исао очень любил исполнять народные русские песни. Поэтому из окон раздавалось на всю округу «Славное море священный Байкал», «Вот мчится тройка почтовая», «Сормовская лирическая» и тому подобное.
За двадцать с лишним лет коммерсант приобрёл множество друзей, но и недругов тоже. Мог, например, удивиться очередям за мороженым, придти на приём к первому секретарю горкома и предложить открыть дополнительно ещё 10 киосков. Не понимал, как это даже мороженое выпускается в плановом порядке. Освоил все марки автомобилей: «Запорожец», «Москвич», «Жигули» и «Волгу». Правда, когда появились иномарки, сразу пересел на старенькую «Тойоту-Карину».
За иностранцем денно и нощно вели слежку «неприметные» сотрудники КГБ. Когда Исида отъезжал в Хабаровск или Иркутск, переворачивали в его номере всё верх дном. Увы, ничего запретного не находили. И это давало повод считать коммерсанта сверхопытным шпионом империалистической разведки. Ждали только случая, чтобы схватить японца с поличным и разоблачить.
Был у Исао Исиды постоянный партнёр по бизнесу – заместитель начальника лесоэкспортной базы Иван Фёдорович Невмержицкий. Человек с природной коммерческой жилкой в голове. По образованию обычный ткач с Прикарпатья, говоривший по-русски с сильнейшим хохляцким акцентом.
И Ивана Фёдоровича и Исао Исиду беспокоило бестоварье в Союзе. За что ни возьмёшься, всё в дефиците. А Япония с её массовым производством «тряпья» совсем рядом. Но, опять же, плановая система не давала хлопцам развернуться. Любая поставка была ограничена точной циферкой. Даже оторопь брала, кто составлял подобную бухгалтерию и для каких целей? Однажды заместителя директора лесоэкспортной базы осенило. Что, если поставить японцам такой товар, какой в плане нигде не значится?
Поиск не заставил себя долго ждать. Наряду с сортовым лесом сибиряки и дальневосточники присылали бракованную древесину для производства щепы. Нередко это были замечательные брёвна с небольшим изъяном в комле или вершине. Иван Фёдорович организовал обрезку гнили и собрал несколько тысяч кубометров несортиментного пиловочника. Затем предложил господину Исао Исиде найти в Японии подходящий для бартерного обмена товар.
Спустя некоторое время к причалам торгового порта встал на разгрузку теплоход, доставивший из Иокогамы 10 000 тонн трикотина. Самого модного, лучшего и практичного, по мнению женщин СССР, материала на свете. Вагоны с товаром поползли в Москву, Ленинград, Киев, Харьков и Тбилиси. Трикотин заполнил пустые полки даже сельских магазинов. Купить заветный материал смог каждый желающий.
Эта операция позволила за один год уничтожить дефицит и саму моду на «лучшую» материю для вечернего платья. Но не медаль и не орден были наградой предприимчивому администратору лесоэкспортной базы. Нарушителя принципов плановой системы сначала привлекли к дисциплинарной ответственности, затем к уголовной.
Следователи КГБ заподозрили государственную измену и подрыв экономики страны. Они не могли взять в толк, каким образом из ничего был получен товар на миллионы советских рублей! Как оприходовать полученную из воздуха прибыль? Иван Фёдорович угодил за решетку. Исао Исида наконец-то был изобличён и выслан за пределы Советского Союза. Сотрудники госбезопасности за блестящее расследование запутанного дела получили звёзды, награды, и повышение по службе.
Понадобилось несколько лет, чтобы, как говорится, всё встало на свои места, белое назвали белым, чёрное чёрным. Японец вернулся в Находку реабилитированным и продолжил коммерческую деятельность. Иван Фёдорович Невмержицкий опять занял кресло заместителя директора. Но если Исао Исида вспоминал об эпизоде с высылкой со смехом, то Ивана Фёдоровича долго мучила обида на некомпетентность сотрудников компетентных органов.

Владимир ЧЕТВЕРГОВ

Мой собеседник, бывший уральский "пэтэушник" Леонид Виноградов, в настоящее время один из лучших корреспондентов своего ведомства. Автор нескольких художественных и документальных книг, в том числе, популярного на Дальнем Востоке англо-русского разговорника


- Леонид, расскажите, как начинался ваш путь в журналистике? Что повлияло на выбор будущего дела жизни?

Историю лучше учить не по учебникам. Воспоминания людей, пока ещё живых, пожалуй, лучшая летопись прошлых лет. Моряк Иван Александрович Клютков помнит время, когда в Находке на 20 тысяч гражданского населения приходилось 100 тысяч заключенных. Город представлял собой огромный пересыльный лагерь. Вот его рассказ:
- В мае 1944 года, окончив "шмоньку", я получил направление на пароход Гулага "Джурма". Построенное в Голландии в 1923 году судно обладало отменными мореходными качествами. В начале рейса, как правило, трюмы "Джурмы"загружались всевозможным грузом. Просветы трюмов, чтобы туда не проникли зэки, заваривались листовым железом. В твиндеках сооружались многоярусные нары, в районе первого-второго трюмов, из досок сбивался общий гальюн. Только после того, как все подготовительные работы заканчивались, и судовые механики докладывали, что паротушение исправно, разрешалось производить погрузку заключенных. Паротушение, если возникала "необходимость", было самым надежным оружием устрашения, усмирения тех, кто находился в наглухо задраенных твиндеках, то есть, верхних этажах трюмов.
Погрузку производили днем. Зэки поднимались по трапу по одному на небольшом расстоянии. Тянулись нескончаемой, однообразной серой чередой. У каждого за спиной висел мешок-сидор с жалким тряпьём. По тому, как они тащились, словно дряхлые старцы, с трудом передвигая налитые свинцом ноги, по всему их удручающе-жалкому виду угадывалось: рабы, покорное скотское стадо. На их серых лицах — ноль эмоций, окаменевшие, тупые маски. У тех, кому приходилось наблюдать подобную жуткую сцену впервые, возникало жгучее сострадание, душевная боль, пронзительная жалость, у иных на глаза наворачивались невольные слёзы.
Разительно отличались от основной безликой массы зэков "хозяева" лагерей — уголовники всех мастей: убийцы, насильники, бандиты, воры, блатные и прочая шваль. Самые главные, те что держали зону, щеголяли в начищенных до блеска "прохорях", в опрятных костюмах-тройках, чистых, глаженых рубашках. Принадлежавшие им тяжелые сидоры, горбатясь, волокли шестёрки. Бросались в глаза их сытые, самодовольно наглые, чисто бритые рожи. Вышагивали они нарочито неспешно, вальяжно, с напускным видом своей значительности и превосходства над всеми. Некоторые, полушутя, полувсерьез, подняв руку над головой и слегка пошевеливая ладонью, приветствовали толпившихся на мостике высоких лагерных бонз. Иногда между этими родственными душами возникала своя, только им понятная, веселившая обе стороны шутливая перебранка. Даже тем, кто не был посвящен в их жизнь, становилось ясно, что эти зэки — особые зэки, для лагерного начальства свои, ну прямо-таки, в доску свои. Особо роднила их навечно врезанная в сытые, грубовато-вульгарные физиономии высокомерно-презрительная, нагловато-брезгливая ухмылка, метка дьявола, свидетельствующая о въевшейся в плоть и кровь неуёмной тяге к насилию и жестокости.
В отличии от основной массы мужиков, другие зэки — уголовники, дебильная блоть, ссученные, обслуга, шестерки, лагерная придурь - вели себя развязно и шумно. Их шествие сопровождалось показушным весельем, глупыми, непристойными шуточками, перебранкой и толкотнёй. Однако лагерное начальство, снисходительно ухмыляясь, не пыталось вмешиваться и наводить порядок. Ну а как же иначе — свои ж, внутренние хозяева лагерей, ближайшие помощники. Их труд был особый и заключался в том, чтобы держать зэков-рабов в постоянном страхе, скотском повиновении. Награда же им — сытость и безделье.
Вскоре, при помощи буксира, "Джурма" отшвартовывалась от единственного в те годы свайного, деревянного причала Находки. Долгий, прощальный корабельный гудок, хрипловато-низким рёвом оповещал жителей и многочисленных узников пересыльных лагерей о том, что корабль-тюрьма вышел в очередной рейс на Колыму. Немногим "пассажирам" выпадет счастливая доля проделать обратный путь, возвратиться на родину из ада.
Всего через полгода пребывания на подобных судах большая часть экипажа настолько становилась бездушна и черства, что уже с каким-то тупым равнодушием взирала на то, что вначале подвергало их в ужас. Со временем они не только становились свидетелями зверств и преступных деяний, но и сами, вопреки своей воле, делались соучастниками гнуснейших преступлений. К тому же тот размах кровавых преступлений по отношению к узникам Гулага, вызывал у большинства моряков навязчивую веру в силу и непоколебимость власти, в её полную безнаказанность.
Рейс от Находки до Магадана продолжался шесть суток. Войдя в магаданский порт Нагаево, "Джурма" сходу пришвартовывалась к причалу и тотчас начиналась выгрузка. Первыми борт парохода покидали вольняшки, служащие системы Дальстроя. А вскоре по шатким ступенькам трапа, судорожно хватаясь за шаткие перила, с трудом сохраняя равновесие, на причал сходили зэки. С десяток доходяг, подававших признаки жизни, спускали вниз на сетках парашютах. На борт поднималась бригада зэков-бесконвойников, чтобы зачистить трюмы от грязи и трупов, выгрузить продовольствие.
И так из рейса в рейс. Из Находки в Магадан, из Магадана — в Соединенные Штаты. Рейсы в США, из сталинского Советского Союза можно было смело назвать рейсами из удушающего мрака на свет Божий. Иногда мне казалось, что наша железная громадина, пароход "Джурма", с каким-то судоржным надрывом, содрогаясь и вибрируя всем корпусом, торопится, рвётся вперёд, чтобы быстрее уйти от проклятых колымских берегов на необъятные просторы Тихого океана.
Те недавние дни жестоких и кровавых событий вскоре становились для нас так далеки и нереальны, что для многих уже казались ничем иным, как бредовым наваждением, кошмарным сновидением. Но стоило нам начать вскрывать трюмы, чтобы произвести их помывку, как тотчас из гулкой тьмы корабельного чрева пёр тяжкий, тошнотворный лагерный дух, вновь погружая нас в нестерпимо-колючий ужас, грубо отбрасывая назад, в недавнюю кровавую явь. Матросы, занятые уборкой трюмов, как-то сразу становились раздражительны, злы и грубы. И сколько бы мы ни полоскали трюм из брандспойтов морской водой, как бы долго его ни выветривали, та зловещая гулаговская вонь, стойкий, отвратительный запах насилия, крови и тлена были неистребимы.

Мне нужен друг. Мне хочется иметь верного союзника, разделяющего все или почти все мои взгляды на жизнь. Мне нужен человек, которому небезразлично мое мнение и моя точка зрения. Также мне важно, чтобы этот человек имел собственное мнение о природе вещей и собственную точку зрения. Мне не нужна слепая последовательница и мне не нужна безответная жертва приложения моего остроумия. Мне нужен друг. Мне нужен добрый, чуткий человек. Нужна женщина, в принципе не способная к склокам и ссорам, как можно более беззлобная и мягкая. Ершистых феминисток просьба не беспокоиться понапрасну – вы не мой типаж, и я – не ваш герой.
А еще она должна быть нежной, любящей и как можно более мягкой. Всегда отвечающей нежностью на нежность. Всегда ласковой. А еще - теплой и желанной.
Верность важна, но не критична. Это означает отнюдь не возможность постоянных взаимных измен. Но еслибы таковая имела место, я, пожалуй, не стал делать из нее страшной трагедии. Горечь и обида имели бы место, желание мстить – нет. Скорее, я искал бы причину в себе, а не в ней.
Андрей, ты наивный мечтатель и идеалист, сказали бы мне друзья. Посторонние сочли бы меня простаком, не знающим жизни, а психиатры усомнились бы в моей вменяемости. Ведь я нарисовал идеал, женщину, которая в реальности существовать не может.
Не может, но существует, какой странный парадокс. Более того, она здесь, рядом, настолько близко, что я ощущаю аромат её волос. Она тихая, нежная, и страшно родная. И на все сто соответствует описанию выше. Хотите, верьте, а хотите - нет.
Я знал её с детства. И у нас, восемнадцатилетних, было чувство, большое, как Черное море, и глубокое, как самая старая шахта Донбасса.
Я работал на шахте, наскоро ужинал и ехал к ней. Каждый день, ну, или почти каждый. Мы проводили вместе много времени, мы наслаждались друг другом. И мы никогда не ссорились – она не давала повода и мягко уходила от конфликта, если он все же назревал.
В один прекрасный день я испугался. Испугался стать частью общего целого, ответственности, новой для себя жизни. Предстояла армия, два года разлуки и мучительного ожидания письма со словами «Прости, я встретила другого…».
Я испугался возможных насмешек и позора, статуса рогоносца и возможного разочарования. С таким же успехом я мог бы бояться цунами посреди пустыни или похищения инопланетянами...
Я вытер об нее ноги. Именно так. Я оскорбил человека, который, оказалось, был привязан ко мне, мелкому ничтожеству, всем сердцем, всеми фибрами души. Оскорбил публично, подло. И совершенно беспочвенно. А после этого перестал отвечать на звонки и всячески избегал случайных встреч. Мне, малолетнему ментальному инвалиду, казалось тогда, что так я сумею избежать проблем в будущем.
Вышло наоборот. С тех пор проблемы преследовали меня на каждом шагу, что бы я ни делал и где бы ни находился. Меня били «деды» и наказывали командиры в армии. Меня предавали друзья и «кидали» партнеры по бизнесу. Меня увольняли с работы на пике карьеры и лишали пособия по безработице в самый неподходящий момент, я заболевал, когда не нужно было, и был до одури здоров, когда стоило заболеть. Все мои начинания и многообещающие проекты превращались в тлен или их плоды доставались не мне. Кто угодно вокруг становился счастливым, но только не я.
Мне не повезло с женой, с профессией, с окружением. Не повезло также и моей жене, которая хлебнула со мной горя, не повезло стране, которая в моем лице приобрела совершенно нелояльного и безответственного гражданина, армии, потратившей на рядового солдата генеральский бюджет.
Я, пьяный до беспамятства, вываливался по трапу из самолета в Тель-Авиве, сидел в кутузке аэропорта Ларнаки, разорил дотла собственный завод, ломал и калечил жизнь родных и близких, живя при этом в роскоши и достатке.
Из тех, которые были ниже или слабее, я просто пил кровь, по мере возможности манипулировал людьми, жил не как-то, а кое-как. Пожрать и выпить, хорошо и дорого одеться, приложив минимум усилий – таков был мой девиз и жизненное кредо.
Так и жил я, говорящее растение-паразит, без понятий и без принципов, долгие двадцать лет. Четыре пятилетки, впрочем, пролетели как одно мгновение, не оставив ничего, кроме смутных воспоминаний и незначительных проблем.
Не знал я, хотя и должен был узнать, что все эти годы где-то жил человек, который продолжал любить меня, и все также был предан мне, уже не телом, но душой.
Двадцать лет и её взрослый сын, судя по всему, умный и порядочный молодой человек. Он никогда не поступит так, как поступил в его годы я. Потому что она воспитала его так, как воспитана сама. Потому что семя, посаженное в добрую почву, дает хорошие плоды.
Как бы я хотел отмотать время назад, очутиться вновь на том злополучном дне рождения, и не говорить того, что прокричал ей в пьяном угаре. Вместо этого я обнял бы ее, и увел домой. И не было бы кошмарной заграницы, этих муторных скитаний, жизни с нелюбимым и не нужным человеком. И не было бы ее мытарств и приключений на краю цивилизации, итальянских вояжей и многого другого. Была бы жизнь, пусть не шикарная, пусть не роскошная, но наша.
Как счастлив бы я был, каждое утро ощущая рядом ее нежную кожу, аромат ее волос.
К сожалению, время нельзя повернуть вспять. Увы, смертным это не дано.
Жизнь отдать готов… да я её уже почти и отдал. Только не ей, имеющей на нее все права, а непонятно кому. Ей не осталось почти ничего. Так, какой-то тип с непонятным прошлым и туманным будущим.
Я редко отдавал долги. Старые долги я не отдавал ни разу. Но этот долг я должен отдать. И это будет нелегко. Я должен ей двадцать лет. Двадцать лет ее молодости, два десятилетия спокойной жизни с любимым человеком, в радости и душевном спокойствии, которых я ее лишил. В пересчете на жизнь после сорока 20 лет конвертируются в сорок, и это по самому минимальному курсу...
Дашь ли ты мне льготный тариф? Скостишь ли срок хотя бы на пару лет? Простишь ли, поймешь? Не знаю, сможешь ли, даже с твоим ангельским характером. Но если сможешь, я буду стараться.
Ты ни в чем не упрекнула меня после нашей встречи. Ты не рассказывала о своей нелегкой жизни и мытарствах в эти 20 лет. Ты щебетала о чем-то веселом, а я думал о твоей душе, огромной, как самый большой океан, о сердце, сумевшем каким-то чудом сохранить частичку такого идиота, как я. Я тотчас же вернулся назад на два десятка лет и понял всё. Я понял, что натворил тот инфантильный юноша. Он разрушил сразу две жизни, свою и твою. Прости, и дай мне возможность вернуть тебе хоть кое-что. А может быть, я сумею вернуть больше...
Автор неизвестен

Судьба свела нас вместе. Меня, корреспондента краевой газеты «Красное Знамя» и майора КГБ Виталия С., ожидавшего увольнения, после ГКЧП. Я знал его давно, если вспоминать с каких пор, то понадобится отдельный рассказ. Собственно, он не столько служил, сколько играл роль. Откровенно валял дурака и получал за это неплохую зарплату. Официально был председателем комитета солидарности стран Азии и Африки в Находке. Встречал иностранных «передовых» учёных, профсоюзных лидеров, партийных деятелей, устраивал диспуты в местном Интерклубе.
В одной из командировок в Японию Виталий приобрёл рефрижератор на две тонны и не знал, что с ним теперь делать.
 Я к тому времени уже был опытным кооператором, имел опыт купли-продажи. Сошлись на том, что вместе будем приобретать товары, а это прежде всего продукты питания, и развозить их по магазинам Приморского края. Прибыль делить пополам.
Где мы только не носились, в каких только переделках не бывали. Однажды ехали с грузом шампанского из Спасска-Дальнего в Арсеньев. За окнами морозец под 25, позёмка метёт через дорогу, а нам в кабине тепло, уютно и весело. Друг рассказывает о своих профессиональных историях, я – своих. А вспомнить обоим есть что, до бесконечности.
Проезжаем мимо деревни Татьяновки, видим, издали, стоит на обочине фигура. Точнее, баба в тулупе, шалью на голове. Ещё успели удивиться, как так, ведь дальше тайга на 50 километров и лишь затем, следующий населённый пункт - Яковлевка. Уже вечереет. Зачем рискует человек, избрав попутку средством передвижения?
Остановились. Помогли забраться в кабину. А когда женщина сняла тулуп и платок, увидели, что к нам напросилась в попутчики не просто молодая женщина - красавица с роскошными косами, аккуратным носиком, чёрными бровками, синими глазками и пухлыми губками. Вдобавок, дама оказалась очень неразговорчивой и на вопрос, какова причина столь странной поездки, ответила, едва открыв рот, мол, так надо.
Едем, молчим, хотя любопытство разбирает, да и молчать, в общем-то, неудобно. В районе 30-го километра, у карьера, Виталий притормозил. Попросил даму выйти из кабины. «Одеваться?» - поинтересовалась она. «Нет смысла», - усмехнулся друг, доставая из нагрудной кобуры табельный пистолет. Женщина побелела, словно снег и на полусогнутых ногах вывалилась на обледеневшую площадку. Мой компаньон подхватил попутчицу под локоток и повёл ближе к месту выработки камня.
«Убивать будете?»,- прошептала бедолага. «Угу»! - ответил Виталий без иронии. Потом сбегал к валуну, поставил на него консервную банку и вложил оружие в руки «жертве». «Прицелься в банку и стреляй». «Но я никогда еще этого не делала». Друг объяснил, показал, как целиться и посоветовал стрелять, словно в своего злейшего врага.
Раздался хлесткий выстрел, банка слетела с постамента. «Ты в кого стреляла?» - поинтересовался я. «В своего мужа!» - прозвучало в ответ. Мы удивлённо переглянулись. Затем нашли еще несколько банок и постреляли в своё удовольствие.
Происшествие, вначале так напугавшее, раскрепостило нашу спутницу и словно сдружило. Аня откровенно рассказала о себе, о пьянице-муже и работе врачом в Шмаковском санатории. Именно здесь она познакомилась со своим настоящим любимым, капитаном буксира, работающим в порту Ольга. Сейчас, накануне Нового года, женщина, бросив постылого, вдруг решила добраться к своему избраннику на перекладных, чтобы вместе отметить праздник.
Мы ахнули. Вот это авантюра! Ну, ладно, до Татьяновки от трассы Хабаровск-Владивосток рукой подать. Дальше-то как! Автомобили на таёжных дорогах в то время были ещё редкостью, автобусы ходили через день-два, а всего необходимо преодолеть километров 500. Проехали Яковлевку, в Варфоломеевке притормозили у поворота на Кавалерово. На всякий случай спросили у прохожего, давно ли ушёл автобус. Оказалось минут десять назад.
Не раздумывая, развернулись и, вместо направления на Арсеньев, рванули в сторону Кавалерово. Перегнали автобус и затормозили корпусом своей «рефки». Разъяренный водитель выскочил для разборки с нами, держа в руках увесистую монтировку. Мы бы тоже могли достать кое-что и даже показать магические корочки майора КГБ. Вместо этого, Виталий вежливо извинился и кратко объяснил ситуацию. Водитель автобуса понимающе кивнул: «Салон переполнен, но пусть садится рядом, в кресло напарника. Разве против любви попрёшь!»
Виталий попросил ещё задержаться на две минуты. Достал две бутылки шампанского из кузова, вручил шофёру и Ане. Поздравил с наступающим. Мы попрощались, пожелали всем удачи и двинулись дальше реализовывать товар.
Владимир ЧЕТВЕРГОВ

Нас, солдат срочной службы было трое: пеленгаторщик Олег Сулейманов, "слухач" Витя Легунов и я — радист-двухсторонник. Руководил группой лейтенант Чернышев. На научно-исследовательский корабль мы поднялись по трапу ночью в бухте "Витязь". По заданию командования армии, предстояло пройти вдоль побережья Китая и провести пеленгацию военных объектов потенциального противника. Хотя, какого потенциального? Несколько месяцев назад закончились бои на острове Даманском, погибли наши ребята. Обстановка на границе накалялась.
Нашей задачей была разведка с моря. До сих пор это делалось только с суши. В центре Приморья находился штаб полка. Вдоль границы располагались небольшие подразделения-"точки", снаряженные специальной радиотехникой. "Слухачи" прослушивали определенные частоты, записывали все переговоры между военными частями китайцев. Пеленгаторщики бросали пеленг и засекали передающее устройство. Точка пересечения нескольких пеленгов позволяла точно установить место нахождения вражеской радиостанции. По особенностям сигналов и радиограмм определялся род войск частей. Таким образом, в штабе составлялась точная карта всех воинских группировок противника.
Корабль медленно двигался вдоль побережья. Через каждые сто миль становился на якорь. Мы находились в большой каюте с аппаратурой, здесь же спали и ели. Боевая вахта длилась 12 часов. Затем валялись на кроватях и маялись от безделья, глазея в иллюминаторы на далёкий берег и проходящие мимо пароходы. Связь с командой судна держал лейтенант Чернышев. Точнее, он общался с корабельным офицером-особистом. Это общение носило странный характер. Обычно после ужина командир группы объявлял нам, что идет на сверку карт. Часа через три возвращался вдрызг пьяным. Валился в постель и храпел до утра.
Однажды Олегу Сулейманову и Вите Легунову взбрело на ум сыграть с лейтенантом злую шутку. Когда тот крепко спал, хлопцы вылили под него несколько кружек воды. Чернышев проснулся обескураженным, не знал, чем объяснить нам происхождение огромного мокрого круга на простыне и матрасе. Я пришел на помощь и дружески сказал: "Товарищ лейтенант, чего не бывает по пьянке? Каждый из нас может оказаться на вашем месте". Чтобы замять инцидент и не распространять слухи, сошлись на двух литрах спирта.
В дальнейшем наша морская миссия носила более оживлённый и веселый характер. Лейтенант Чернышев не отрывался от коллектива, не удалялся по вечерам к особисту с техническим спиртом. Его воспитательная роль была как никогда высока. Судя по радиограмме, и командование армии было довольно результатами радиоразведки с борта корабля. По окончанию экспедиции особист торжественно вручил каждому из нас по значку "За дальний морской поход".
В бухте "Витязь" высаживались в сумерках. Матросы шептались, что теперь солдатиков ждут ордена. Однако действительность оказалась более прозаичной. Наградили лишь лейтенанта Чернышева. Ему прикрепили на китель юбилейную медаль "100 лет В.И. Ленину". А наш поход, насколько знаю, оказался первым и последним в истории Новосысоевского полка связи.
Олег Сулейманов, Витя Легунов и я дали подписку о неразглашении военной тайны. Но после похода минуло более сорока лет. Мы живём в другом государстве и в другую эпоху. Поэтому без угрызений совести я рассказываю теперь о том, что осуществлял разведку за суверенным Китаем, не вторгаясь в его пределы, на борту научно-исследовательского судна.
Кроме того, появилась возможность извиниться перед лейтенантом Чернышевым за ту давнюю, невинную солдатскую шалость. Совершенно случайно, мы встретились с ним в поезде "Ново-Чугуевка - Хасан" в 1981 году, он стал главным инженером полка, подполковником. Я — собственным корреспондентом краевой газеты "Красное Знамя". В купе, за бутылкой вина, я не посмел раскрыть офицеру суровую правду о "подмоченной" репутации и он чувствовал себя перед бывшим подчиненным несколько смущенно. С тех пор наши дороги не пересекались ни разу. Теперь я искренне раскаиваюсь в содеянном. Лейтенант, извините меня и моих товарищей. Дай Бог Вам здоровья!
Владимир ЧЕТВЕРГОВ

Я пишу вам из далёких шестидесятых. Надеюсь, что вы такие же, как и мы, то есть, находчивые, авантюрные, юморные, цвет наших доблестных вооруженных сил.
Итак, я был призван весной 1968 года. Как раз армия переходила с трёхгодичного на двухгодичный цикл. Служить не хотелось, но радовало то, что один годик теперь отпадал. От старшего брата получил напутствие: «В учебке хватай воинскую науку, не гонорись, будь незаметным, тихим, спокойным и покладистым, в самоволку не ходи. Потом, всё наверстаешь».
Учебный батальон располагался в селе Ново-Сысоевка, Приморского края. После шести месяцев занятий, выпускников распределяли по небольшим частям вдоль границы с Китаем.

Готовили специалистов радиоразведки – слухачей, пеленгаторщиков, радистов-двусторонников. Последняя специальность считалась самой сложной и престижной. Её-то я и осваивал.
В полку дисциплина не отличалась строгостью. В карауле нас не раз предупреждали, чтобы не стреляли по самовольщикам. По ночам ребята нередко уходили к девчатам в Арсеньев. А попавшись патрулю, нарушители воинского Устава угождали на местную гауптвахту.
Однажды здесь произошёл трагический случай. Старослужащий-«губарь» стал оскорблять курсанта-часового из Башкирии. Тот молчал. Но когда арестованный попытался забрать оружие, курсант выстрелил и убил его. За телом приехали отец и мать, они винили командование части и часового. Зрелище было ужасным.
Я закончил учебку с отличием. За это полагались отпуск, сержантское звание и выбор дальнейшего места службы. Мне дали по две лычки на погоны, с отпуском попросили погодить, а местом службы я выбрал «точку» в Зарубино. Об этой части ходили легенды. Рядом с радиостанцией плескалось море, рыбообработчицы из посёлка только и мечтали, что переспать с солдатиками, а кормили служивых крабами и осьминогами.
«Точка» представляла собой воинскую часть с «населением» 18 человек. Каждый нёс свою вахту и свободного времени было в обрез. Смены на радиостанции, чередовались с караулами, уборками территории и казармы. Нередко кто-нибудь «залетал». Чаще всего это происходило после получек. А выдавали тогда на руки в месяц рядовому 3 рубля 80 копеек. На эти гроши можно было купить бутылку водки за 3, 62 или два «гусака» креплёного вина. Моя объединенная зарплата сержанта, замкомвзвода и начальника радиостанции считалась по тем временам приличной – 18 рублей с копейками.
Пили все. Командир наказывал самого выступного. Обычно, утром провинившегося выводили из строя и объявляли приказ. Затем парня отправляли в Краскино на гарнизонную гауптвахту на пять, 10 или 15 суток. Как правило, большого неудовольствия у солдата не замечалось. По сравнению с трудом в части, «губа» считалась местом отдыха. После известного срока, парень возвращался, передавал приветы от знакомых «губарей», рассказывал о приключениях.
Нарушать Устав заметно я долго не решался. На привязи держал не реализованный отпуск. А побывать дома и проведать родню, ох, как хотелось. Наконец, после года службы, командир дал разрешение на заветную поездку.
За столом собрались друзья и знакомые, мама, братья и сестры. Вечером поехали на танцы. В ДК я познакомился с девчонкой и подался провожать на другой конец Хабаровска. Когда шли по улице, нас остановил наряд милиции, попросили предъявить документы. Так как я был в «гражданке», меня заподозрили в дезертирстве.
Трое суток ушло на выяснение личности. Гауптвахта находилась на одной из центральных улиц, в здании комендатуры. Арестантов будили в 6 утра, забирали «самолёты», то есть, нары. После умывания, выводили на плац отрабатывать парадный шаг и различные повороты. Затем, завтрак и изучение Устава. После обеда, опять плац.
Все эти трое суток я находился в металлической клетке. Разрешали сидеть, ходить, лежать, естественно, выпускали в туалет. Завтрак, обед и ужин приносили из ближайшей части. Караульные и арестанты посматривали на меня с интересом и какой-то опаской. Разговаривать не решались. Кто-то сказал, что я могу оказаться американским шпионом. Наконец, меня вызвал к себе начальник комендатуры в чине подполковника. Перед тем, как отпустить, сделал внушение, чтобы впредь ходил только в военной форме и всегда имел с собой документы.
Если первый раз я попал на гауптвахту, можно сказать, случайно, то второй мог закончиться и дисбатом. А дело было следующим образом. В одном из увольнений я подружился с хорошей девушкой Галей. А так как встречаться хотелось чаще, а возможности не давали, мы договорились устраивать свидания прямо на радиостанции.
Машина стояла на берегу моря, тропинка вилась мимо и завернуть из посёлка на станцию не представляло труда. Не скажу, что мы с девушкой занимались, как сейчас говорят, сексом, так, целовались и обнимались. Но происходило это на особо секретном! объекте. Я передавал, зашифровывал! и принимал сигналы и радиограммы. Галя слушала по военному! приёмнику джазовую музыку из Окинавы.
На нашу беду, среди ночи, проведать, как солдаты несут службу, решился майор, заезжий интендант из полка, Желтяков. Подобного не бывало сроду, а тут всё одно к одному. Короче, Галю офицер погнал домой. Меня сняли с дежурства, объявили 10 суток ареста и утром повезли на единственную в Хасанском районе гаптвахту, в Краскино.
Грозное по названию заведение напоминало обычную избу, огороженную высоким забором. Внутри она делилась на несколько помещений. В одной большой комнате располагались сержанты, в другой - рядовой состав, третьей – караульные, четвёртой - начальник и старшина гауптвахты. Военных на Хасане было множество: мото-пехотная дивизия в Краскино, танкисты в Зайсановке, зенитчики, полк УРа, береговая артиллерия на мысу Гамова, отряд ракетных катеров в Витязе, две небольшие части в Зарубино. Поэтому гауптвахта постоянно заполнялась до отказа.

Старшина попросил сдать ремень и отвёл в помещение для сержантов. Попав к арестантам, никакой робости не испытывал. Такие же ребята, как я. Стали знакомиться и спрашивать, кто и как «залетел». Истории обычные – пьянка, самоволка, невыполнение приказов. Мне посочувствовали – я пострадал за любовь. Вместе сидели хлопцы из Украины, Дагестана, Армении, Казани, Челябинска, Дальнего Востока.
Утром раздалась команда старшины «подъём». Никто не шелохнулся. После пятой или шестой команды, кто-то стал материться, что не дают поспать. Кто-то громко испортил воздух и это вызвало дружный смех. Наконец, суматоха закончилась, шинели и «самолёты» отнесли в каптёрку под замок.
Принесли завтрак. Если кто-то считает, что «губарей» обижали, тот наивный человек. В солдатской столовой арестантам всегда нагребали в термос «со дна пожиже», то есть побольше мяса. Это объяснялось просто, любой повар мог загреметь на гауптвахту. По той же причине не очень злобствовали караульные. Нередко бывало, что сегодня ты часовой, а завтра уже «губарь». И если ты вёл себя неправильно, это могли припомнить и наказать «банками» (накрученной на полотенце кружкой).
Правда, при мне такой процедуры не производилось ни разу. Хотя как-то у «губарей» возникло желание проучить «молодого», выдавшего себя за «старика». Но несколько наводящих, уточняющих вопросов и парень поплыл в деталях, перепутал несколько дат. Мне удалось свести наказание к шутке и потребовать у солдатика публичного извинения перед старослужащими.
Сейчас говорят, что условия быта на советской гауптвахте напоминали то ли карцер, то ли камеру пыток. Ничего подобного. Никаких ледяных стен и обливаний холодной водой. Да, днём на гауптвахте не спали, слонялись из угла в угол или умудрялись прикорнуть на узких козлах для «самолётов». Обычным явлением была муштра на плацу. Поэтому арестанты предпочитали такому ничегонеделанью работу.
Например, в один из дней мы выгружали из вагонов цемент. Занимались погрузкой угля в самосвалы. Приятной считался труд в военторге: можно было заслужить у продавцов что-то вкусное. Если уж очень повезет, а подобное случалось, могли направить убирать территорию. Мне везло дважды. Я подметал дорожки в парке вокруг Дома офицеров. Кстати, познакомился с девушками и качал их по очереди на качелях. За это на меня обиделся парень из Дагестана по имени Иман. Он попросил позволить качать девушек и ему. Но вид бородатого Имана был страшен и девушки испугались.
Отбыв срок наказания на гауптвахте, я вернулся в родную часть. Встретили меня радостно. Вечером, после отбоя, я рассказал свою эпопею в деталях. Передал привет Вите Легунову от земляка из Москвы - Кости. Тот служил матросом в береговой артиллерии и залетел по пьянке.
Перед дембелем я попадал на гауптвахту ещё дважды, на уже привычную гарнизонную в Краскино, и полковую в Ново-Сысоевке. Сюда мы приехали за новой формой и сорвались в самоволку в Арсеньев. В городе нас припутал патруль из курсантов. Гнались за нами до самой части почти три километра. Не догнали, но по приказу полкана объявили общее построение. Вычислить беглецов не представляло большого труда.
О старшине полковой гауптвахты ходила недобрая слава. Прапорщик ненавидел «губарей» и всячески стремился унизить. Нашей группе он нашел подходящее занятие – приказал до вечера вычерпывать вонючую жижу из старого гальюна в бочку. Вместо этого, мы под оком часового уютно расположились на солнечной поляне вблизи и проспали до обеда. Пообедав, продолжили сон. А спится солдату, надо сказать, всегда очень хорошо.
Вечером, увидев, что его задание не исполнено, старшина разъярился. Вызвал начальника караула. Я объяснил лейтенанту, что мы поступили согласно Уставу, где сказано чётко: старшим по званию не издавать приказов унижающих честь и достоинство подчиненных. Офицер согласился и сопроводил нас на гауптвахту. После этого, за все трое объявленных суток ареста, старшина не потревожил нашу группу ни разу.
С тех пор минуло много лет. В 2002 году под напором демократии армейская гауптвахта была ликвидирована. Вроде бы в 2007-ом её возродили вновь. Какая она сейчас и какие в ней порядки, никто не знает. В мои годы гауптвахта была овеяна ореолом романтики. А «губари» считались лучшими солдатами. Во всяком случае, знали Устав от и до, отлично маршировали, были весёлыми и предприимчивыми.
Владимир Четвергов

Протестантская церковь - сравнительно новое явление в духовной жизни Приморья. Поэтому появление в городской студии Находки президента христианской телесети «Си-Эн-Эл» Максима Максимова вызвало у меня профессиональное любопытство.
- Максим, ваш канал отдаёт предпочтение протестантскому направлению?
- Прежде всего, хочу отметить, что по численности паствы протестантская церковь является второй в мире. Но в любом случае я не делю людей по конфессиональной принадлежности. В конечном итоге у нас один знаменатель – Иисус Христос. Лично для меня литургия в протестантской церкви более приемлима, чем в православной или католической.
- Если кто-то говорит, что верую в Единого Бога, но не верую в Христа, по-вашему такой человек заблуждается?
- Это всё равно, что купить автомашину и говорить, мне не нужен двигатель. В писании сказано, никто не придёт к Отцу Небесному, как только через меня. Если человек утверждает, я верую в Бога и мне не нужен Христос, он никуда не придёт. Пройти пропасть можно только через Крест.
- Я не раз слышал выражение, оно принадлежит священнику Меню: «Бог сошёл на Землю, чтобы человек стал Богом». Вы с этим согласны?
- Знаете, Господь смотрит на людей истинно верующих, как на своё тело. Другими словами, мы, находясь на земле, становимся частью Божественной сути. Утверждать, что мы – боги, было бы ошибочно. Когда Дьявол искушал Еву, он сказал «Вкусите от дерева познания добра и зла и будете, как боги». Но когда Мень эту мысль излагал, он имел в виду, чтобы мы искали божественный путь и стали похожими на Иисуса Христа.
- Иногда люди связывают катаклизмы и потрясения с именем Бога. Например, кое-кто заявляет, что Японию Бог наказывает за непослушание и грехи. Вы такого же мнения?
- У детей есть очень нехитрая и довольно злая игра. Кто-нибудь берёт камень и бросает его высоко вверх, с криком: «На кого Бог пошлёт»! Все разбегаются. Иногда камень случайно попадает в участника игры. Тогда ему говорят: «Вот Бог тебя наказал». Примерно так же можно расценить трагедию в Японии. Всем известно, что острова находятся в сейсмоопасной зоне. И трагедия, развернувшаяся в стране, далеко не первая, и, наверное, не последняя. Такова реальность и от неё не уйти. Другое дело нельзя искушать господа Бога своего. Надо переходить на альтернативные источники энергии. Они есть. Тогда последствия землетрясений будут менее трагичными.
Почему не переходят? Это другая сторона ответа. Действительно, согласно библейским преданиям Бог сотворил первых жителей счастливыми, они не знали болезней и лишений. Но люди стали грешить, отдали себя во власть Дьявола. Вместе с грехопадением пришла смерть, пришло проклятье, пришло зло. Катаклизмы, происходящие вокруг нас, следствие неправильной жизни. Это всё равно, что в бензиновый двигатель наливать солярку. Вместо масла заталкивать маргарин. По-хамски ездить, ударять машину о камни, топить в болоте, не соблюдать требования эксплуатации.
Бог дал нам Землю, надо исторгнуть с неё дьявола, начать жить по заповедям божьим.
- Это долгий процесс.
- Согласен, долгий. Проблема в человеке. Он постоянно падает и спотыкается, не поворачивается к Богу. Вспомните 1917 год: «Разрушим до основанья весь мир проклятьем заклеймённый». Так под проклятьем и остались жить.
- Пожалуй, и до 1917 года люди жили не в гармонии.
- Да, в любое время можно находить проклятье. Есть только один путь – придти к Господу. Большинство людей понимают это упрощенно. Как-то является ко мне один знакомый и говорит, - дай мне Библию. Спрашиваю, зачем? Отвечает, - я положу её в «бардачок» своего «мерса», она спасёт меня от аварий, Господь же бережёт своё слово. Какое в этих мыслях скрывается безумие и невежество! Ведь слово Божье должно быть в сердце. Книга – это всего лишь бумага и типографская краска. Но если ты её прочитаешь, и начнёшь искренне жить по Закону Божьему, тогда усилия принесут свои плоды.
- Вы президент христианской телесети «Си-Эн-Эл». Где вы находитесь? Откуда идёт вещание?
- Лично я нахожусь в Казахстане. Телесеть образовалась десять лет назад, я её основал. Без денег, без американцев и помощи запада, только силами единомышленников. Офисы сейчас имеются в России, на Украине, других уголках мира. Вещание ведём с Израиля, при помощи четырёх спутников, покрывающих всё северное полушарие. Благовествуем круглосуточно на русском и украинском языках. Задумываюсь также над тем, чтобы вещать на тюркском.
- Насколько известно мне, на Украине три православных церкви и каждая считает себя истинной. Как вы выходите из положения?
- Я ни одной из этих церквей не отдаю предпочтение. Истина у верующих должна быть в сердце. Я защищаю не конфессиональность, а веру в Бога. Когда говорят, что за нашу церковь мы убьём, устроим Варфоломеевскую ночь, это глупость, позор, стыд. Всё равно, что борются за власть политики и депутаты. Если веруешь всем сердцем, творишь добро, больше ничего не надо. У всех христиан две главных заповеди: «Возлюби Господа Бога своего. Возлюби своего ближнего». Но люди начинают медали вешать, ярлыки, чуть ли не погоны. Я это не поддерживаю. Наша телесеть поддерживает только Христову Церковь.
- В чем тогда разница между протестантами, католиками и православными?
- Если убрать шелуху, разницы нет. Помните, как менялась упаковка на молоко? Сначала приезжала в город бочка из деревни. Люди сбегались к ней с бидончиками и трёхлитровыми банками. Потом стали молоко продавать в бутылках закрытых фольгой. Потом - в бумажных тетрапакетах. Потом – в полиэтиленовых мешочках. Но суть остаётся одна – молоко. Протестантская церковь, католическая и православные – всего лишь упаковки. В писании говорится «Я не смотрю на лицо». Многие смотрят на лицо. «Ты какой конфессии принадлежишь»? «А какая у тебя борода»? «А розумиешь ли ты гарну украинську мову»? Мы упаковку выкидываем. Все слова и все дела на земле сгорят. Останется только вера в Бога. Всевышний не смотрит на лицо, ему важно, что у тебя в душе.
Многие люди думают, что надо предстать перед Богом в дивном славном обличье. Но если внутри похоть, страсти, мерзость и грех, конфликт в сознании, ты - лицемер.
Часто у меня спрашивают: «Как правильно молиться? Какие слова говорить?» Молись от сердца. Неважно, как складно ты излагаешь своё обращение к Богу. Разбойник на кресте, сказал Иисусу: «Помяни меня в Царстве Твоём». Это самая убогая молитва, даже не совсем понятная. А Иисус ответил: «Ныне ты будешь со мной в Раю». То есть, поверил в искренность молящегося.
- Я думаю, как себя невозможно обмануть, так невозможно обмануть Бога. Максим, присутствует ли у вас в телесети реклама?
- У нас реклама вообще отсутствует. Мы не рекламируем никаких продуктов и вещей. Это прописано даже в Уставе компании.
- Но ведь наша работа материальна. Надо что-то приобретать, платить заработную плату.
- Меня поддерживают люди по всему миру. Они говорят, хорошая работа, продолжайте её. И поддерживают нас маленькой лептой. Как говорится, с миру по нитке. Если конкретно, то нас поддерживают регулярно материально около 16 тысяч человек. Этого вклада хватает для деятельности телеканала. Я ожидаю, что подключатся и православные и католики, но пока остаюсь только в ожидании.
- Кстати, православные носят на теле крестик, а протестанты?
- Моя жена носит крестик с удовольствием. Я иногда надеваю на службу. Но для нас носить крестик вовсе не обязательно. Думаю, что и Иисус, живя на земле, не придавал этому значение. Если в сердце несётся крест, это гораздо важнее креста нательного. Не думаю, что крест или звезда Давида будут пропуском на небеса. Когда Иисус сказал, отвергни всё и возьми крест, речь шла о том, чтобы отвергнуть мерзости и похоть, взять власть над своими поступками и идти по следам божьим. Но если кто-то носит крест постоянно и ждёт чуда, я не против.
- Каким образом вы оказались в Находке? Что вас привело на край земли?
- В Писании сказано, проповедуйте Евангелие в Иерусалиме, Самарии и до края земли. Здесь я впервые почувствовал себя именно на краю земли, хотя на той стороне океана так же, наверное, думают жители Лос-Анджелеса или Сан-Франциско. Меня пригласили сначала во Владивосток, а потом спросили, не желаю ли я посетить и Находку. Я ответил, почему бы и нет. Так я оказался здесь, где нашёл много друзей и единомышленников.
- Пастор, о чем ваши проповеди?
- Каждый священник опирается в своих словах на Библию. Это первое печатное издание на планете, самое распространенное. Я проповедую о реальной жизни. Как выжить и остаться человеком в этом погибающем мире, не поддаться сомнениям. Как радоваться, когда не радуется и посреди искушений сохранить оптимизм и Веру.
Беседовал Владимир ЧЕТВЕРГОВ

У знаменитого путешественника и писателя Владимира Арсеньева есть эпизод в книге о преодолении отрядом таёжного участка между сёлами Загорное и Кокшаровка. По первоначальному замыслу, путь этот должен был пройти по левому берегу Улахэ (Уссури). Однако впоследствии Арсеньев передумал и повёл людей напрямик, как ему казалось, кратчайшим маршрутом.
Если прочитать соответствующую страницу очерков «По Уссурийскому краю» и взглянуть на карту Приморского края, сомнений в правильности решения не возникает. Отряд, преодолев речку Вангоу, остановился на постой у староверов Загорного. Здесь же Владимир Клавдиевич подобрал проводника из местных - Паначёва. И тот согласился провести отряд, избранным командиром направлением.
В дальнейшем оказалось, что проводник всего два раза побывал в Кокшаровке. Ориентировался по старым затёскам, сделанным китайцами на деревьях, а не по особенностям местности. Поэтому, стоило ему потерять из виду приметные знаки, сразу растерялся. В результате путь в Кокшаровку, сквозь дебри оказался довольно мучительным и продлился несколько дней.
В наше время пройти маршрутом Арсеньева от Загорного до Кокшаровки не представляет особого труда. Для этого надо преодолеть сравнительно невысокий горный массив Хуанихеза, расположенный между реками Даубихэ (Арсеньевка) и Улахэ (Уссури). Причём, ещё в 50-х годах прошлого века центр массива прорезала сквозная лесовозная дорога. Она делится на два рукава. По правому, если идти с севера, можно выйти в посёлок Минеральный, Яковлевского района. По левому, в посёлок Полыниху и, перебравшись через Улахэ, оказаться в Кокшаровке, Чугуевского района.
Но, ознакомившись внимательно с направлением отряда Арсеньева, невольно возникает вопрос: «Почему путешественник не выбрал вполне нахоженные удэгейцами и китайцами безопасные тропы вдоль реки Улахэ»? Уже тогда, в начале 20-го века, по ним шагали и пешие, и конные. Нет сомнения в том, что о них были прекрасно осведомлены староверы села Загорное.
Возьмём, к примеру, правую сторону реки. От Загорного дорога идёт до села Краснояровка. В то время она уже была действующей. Далее у реки грунтовка обрывается и следует переходить Улахэ вброд. Это 80-90 метров водного пространства с глубиной до одного метра. Правда, течение здесь довольно быстрое и лично я переходил брод, упираясь в длинный шест.
На правом берегу путешественник окажется на обширной поляне, где располагалась деревня, со странным для таёжного пункта названием, Степная. До сих пор здесь уцелели несколько домиков и пасека потомка староверов Фефелова. Затем тропа выведет через небольшой перевал, сокращающий расстояние, к месту, где находилась на берегу Улахэ деревня Тенечка. Километров через 10 мы выходим опять к броду, но уже с течением менее сильным. Преодолев его, вскоре можно часа через два выйти к деревне Саратовка, а там рукой подать до Кокшаровки.
Если же идти по левой стороне Улахэ, то путь становится ещё короче. Вдобавок при наводнениях он более безопасен, так как впереди нет больших бродов. По этой тропе население Краснояровки до сих пор гоняет на колхозные пастбища бывших деревень Удека и Калиновка молодняк крупного рогатого скота и овец.
Путь по левому и правому берегам Улахэ от Загорного до Кокшаровки до сих пор считается самым безопасным. Без особого напряжения он отнимает у путешественника не более одного светового дня.
Но если не торопиться, любоваться природой, наслаждаться прелестью таёжной глухомани, следует остановиться где-нибудь на полдороги на ночь, а то и две. Тогда лучше передвигаться по правой стороне Улахэ. Здесь находятся великолепные, продуваемые ветерком песчаные косы. Расположившемуся на них туристу не страшны ни комары, ни мошкара. На простейшую снасть в виде длинной лески с грузилом и несколькими крючками запросто можно наловить за час с пяток крупных плетей, десяток касаток-скрипунов и двух-трёх верхоглядов. Уха получится такая, что за уши не оттащишь!
P.S. Не успеешь оглянуться, наступят летние деньки. Тому, кто хочет чуть-чуть испытать свои силы и увидеть не приглаженную красоту Уссурийской тайги, советую пройти тропами, почему-то не предложенными староверами Владимиру Клавдиевичу Арсеньеву. А пока есть время, приобретите карту Приморского края, найдите на них сёла Загорное, Краснояровка и Кокшаровка. В предвкушении будущего путешествия, проложите между ними маршруты и побредите по ним мысленно. Поверьте, это тоже наслаждение для любого туриста.
Владимир ЧЕТВЕРГОВ

Не знаю, как другие, но я сожалею о том, что не договорил с дедом, отцом. Не было времени, куда-то спешил? Зачем? Сам теперь не ведаю. А недавно мне удалось организовать встречу четырёх поколений. Она произошла на заброшенной дороге, в тайге.
Началась эта история в далёком 1937 году. Моего деда, крестьянина Нижегородской области, Андрея Филипповича Четвергова раскулачили. Трудовое "перевоспитание" он проходил в бригаде землекопов. Бедолаги под конвоем сытых стражников рыли траншеи в Уссурийских дебрях, укладывая телефонные кабели. Одна из линий пролегла мимо деревни Янмутьхоуза (теперь посёлок Ясный) в село Лазо.
Отца, Александра Андреевича, призвали в армию в 1939. Его сапёрный взвод пробивал дорогу из Чугуевки в Лазо, тоже мимо деревни Янмутьхоуза. Задание слыло секретным. В то время, после Хасанских событий, в воздухе, как говорится, пахло войной с Японией. Таких  маршрутов для танковых колонн строилось в Уссурийской тайге несколько. Тот, что вёл сапёрный взвод лейтенанта Четвергова, впоследствии местные жители почему-то прозвали дорогой Рокоссовского.
Мы с сыном Алексеем решили пройти тропою предков в прошлом году. Причём, не с Чугуевского района от Ясного, а с Лазовского, то есть, с юга на север. На карте Приморского края эта дорога обозначена, как просёлочная. Сборы для людей привычных к походам заняли всего несколько часов. Утром следующего дня мы уже ехали из Находки на обычном пассажирском автобусе.
В пути ещё раз уточнил у попутчиков место нашей высадки. Да, следовало выходить у Герасимова ключа. Здесь бывшая танковая дорога состыковывалась с трассой Находка — Ольга. Её знают, она служила людям несколько десятилетий. По ней возили лес и сельскохозяйственные грузы. В 90-е годы дорога утратила своё значение, местами разрушилась и заросла ольхой.
Вначале наш маршрут шёл по долине между сопок. Чувствовалось, что на увалах совсем недавно располагались поля. Но приморская природа не терпит долго пустоты. Стоит земледельцу года три-четыре приостановить свою деятельность и бывшие угодья меняются до неузнаваемости. Почти сразу появляется полынь, потом кустарник, лимонник, актинидии, берёзки и дубки. Хвойные породы завершают процесс таёжного наступления.
Почти незаметно дорога поднималась всё выше. Наконец, у развилки   с тропой наткнулись на столбик с указателем того, что под ним проходит линия связи. Сделали привал. Дед, Андрей Филиппович, рассказывал, как постепенно менялось отношение к ссыльным у конвойных. В 30-тых они смотрели на землекопов настороженно и цепко. Охранникам мерещились враги советской власти и заговоры. В 40-вых уже устраивались совместные перекуры. А военные связисты так те с самого начала не считали зазорным делиться с каторжными своим пайком. Впоследствии, руководивший прокладкой кабеля полковник Артём Иванович Кожевников, не раз приходил в Хабаровске на дом к Андрею Филипповичу Четвергову в гости.
Отдохнув, мы двинулись дальше по серпантину. Тайга становилась всё глуше. Впереди был Песчаный перевал. Название он получил от солдат, отметивших высшую точку дороги на карте. Вполне, возможно, это сделал собственноручно мой отец, лейтенант Четвергов. Местами ели и кедры нависали над грунтовкой и мы всматривались мимо стволов вверх, размышляя о том, кого могли видеть за столетия эти долгожители.
Мы карабкались вверх час за часом. Нередко наш путь пересекали довольно глубокие ручьи. Кое-где потоки прорыли глубокие канавы. Неудивительно, что без присмотра старая дорога перестала служить людям. Ни одной машины, ни одного пешехода ни попутно, ни навстречу мы не увидели. Да и куда ехать, что везти? Пройдёт ещё лет десять-двадцать и здесь не останется даже следа от трудов сапёрного взвода.
А вот и перевал. Бревенчатый мостик в накат через омут. Под ним лениво струится поток. Присели, окунув усталые ноги в прозрачную воду. Прошли уже километров 20, впереди на пять больше. Задумались, стоит ли готовиться к ночлегу? Решение подсказал прохладный осенний дождь. Заморосил и мы решили, что ночевать лучше не в палатке, а где-нибудь в тёплом доме под крышей.
В посёлок Ясный мы вошли в сумерки, преодолев за 12 часов почти 50 километров. Рядом с постройками шумела на перекатах горная Янмутьхоуза, начало реки Уссури. Последние вёрсты преодолевали на автомате. Слава Богу, с перевала начался пологий спуск. Отец с солдатами пробивали эту дорогу целый год. Сколько времени ушло у деда с товарищами на прокладку кабеля, я не знаю.
Заглянули в магазин за продуктами. На ночёвку, по совету продавца, остановились в сторожке дорожного участка. Нам принесли матрасы, одеяла, затопили буржуйку. Проведать, как устроились, явился гостеприимный начальник ДЭУ Владимир Михайлович Сантимов. Расспросил о состоянии военной дороги. Почему-то посетовал, что нет запчастей для УАЗа. Пожелав спокойной ночи, обещал утром довезти нас до Медвежьего Кута.  Оттуда рассчитывали добраться до Слинкино, затем на попутных вернуться домой, в Находку. Под треск пылающих дров, уснули мгновенно.
Владимир ЧЕТВЕРГОВ
Фото Алексея ЧЕТВЕРГОВА